Что и зачем испытала Россия в ХХ веке

Страна подверглась эксперименту для проверки жизнеспособности древнейшего общественного строя, возрождённого в наше время

В. Я. Плоткин

1-я публикация: «Час пик» - приложение к газете «Наша страна», №№ 238-242, Тель-Авив, 1997.

Книга: Тюмень, Издательство Губернской Академии, 1997. 43 стр.

Новая редакция: 2004. © Vulf Plotkin

1. При каком общественном строе прожила страна три четверти века

Согласно приснопамятному “Краткому курсу”, истории человечества полагалось пройти через пять общественных формаций: первобытно-общинную, рабовладельческую, феодальную, капиталистическую и коммунистическую. Общей чертой первой и последней из них было объявлено отсутствие частной собственности, без которой якобы невозможна эксплуатация человека человеком, а потому при этих двух формациях общество не разделено на антагонистические классы и не знает классовой борьбы. На этом основании первая была объявлена первобытным коммунизмом, и вся история предстала в виде стройной гегелевой триады: бесклассовый “тезис” сменяется его отрицанием – классовым и эксплуататорским “антитезисом” в трёх промежуточных формациях, а венчает триаду отрицание отрицания – бесклассовый коммунистический “синтезис”.

Однако и первая, и последняя формация в этом катехизисе оказались мифами. Понятие первобытного коммунизма – отголосок древнего мифа о “золотом веке” на заре истории. Ведь род и племя – отнюдь не общины, а разросшиеся семьи, и отношения между их членами – это внутрисемейные отношения между сородичами, принципиально отличные от общественных, которые возникают только между чужими. А чужаков в те времена и людьми-то не считали. Но без общественных отношений нет ещё и самого общества, поэтому первый строй в истории человечества следует характеризовать как строй дообщественный. Что же касается коммунистического строя как завершающей стадии развития человечества, то в исторической действительности эта гипотеза, как известно, подтверждения не нашла.

Итак, в перечне остаются три общественных строя: рабовладельческий, феодальный и капиталистический. Но отделить первые два друг от друга оказалось не просто, так как в древнейших цивилизациях землю возделывали крепостные крестьяне, а крупные сооружения возводили рабы. В ранней марксистской литературе такое сплетение рабства с крепостничеством назвали довольно неуклюжим термином “азиатский способ производства”. Однако в начале 30-х годов большевицкие власти прекратили научное обсуждение этого общественного устройства и даже сам термин из обихода изъяли. Что же насторожило их во вроде бы незлободневном, чисто теоретическом обсуждении строя давно минувших дней?

Исследование “азиатского способа производства” неминуемо привело бы к признанию рабства и крепостничества двумя разновидностями того же строя. Конечно, различие между рабом, приравнённым к рабочей скотине, и крепостным, у которого отнимают продукты его труда, с правовой точки зрения весьма существенно. Но для характеристики общественного строя гораздо существеннее фактор социально-экономический – порабощение, принуждение и раба, и крепостного к труду и насильственное изъятие произведённого ими продукта. Поэтому рабство и крепостничество – две ипостаси одного строя из лишь двух засвидетельствованных в истории общества. Назовём этот строй поработительным.

Основ коммунистической идеологии такой вывод не потряс бы, и вовсе не из-за него власти ополчились на “азиатский способ производства”. Замолчать его потребовалось потому, что к началу 30-х годов в стране стали всё явственнее проступать черты именно этого, казалось, давно отжившего строя, и его обсуждение грозило высветить за фасадом строящегося “социализма как первой фазы коммунизма” начавшееся восстановление и рабства, и крепостничества. Закрепощение крестьянства (“коллективизация”) началось в конце 20-х годов, а в конце 30-х указы об “укреплении трудовой дисциплины” закрепостили практически всё население страны. Возникла и система рабского (“исправительного”) труда на строительстве крупных сооружений, на добыче ископаемых и т. п. – ГУЛАГ с его многомиллионной армией рабов.

Нет оснований полагать, что большевики сознательно и намеренно возрождали рабство и крепостничество, отбрасывая страну на тысячелетия назад. Но это стало неотвратимым следствием упразднения частной собственности. Теория Маркса была склонна преувеличивать роль юридического права собственности на средства производства, принижая тем самым значимость гораздо более существенной черты общественного строя – фактической власти над производством и распределением его продуктов. Ведь осуществить своё право на такую власть способен отнюдь не всякий собственник. Коллективный собственник может сообща управлять своим имуществом лишь при условии, что каждый совладелец имеет равный доступ ко всей необходимой для управления информации и равный голос при принятии управленческих решений. Такой коллектив равноправных совладельцев по определению не может строиться иерархически и потому немногочислен, а объём его имущества обозрим для каждого совладельца. С ростом же числа совладельцев и объёма их общего имущества снижается их способность адекватно определять свои интересы и добиваться их учёта в управлении.

При отсутствии частной собственности на средства производства они принадлежат обществу в целом. Но общественная собственность – не разновидность коллективной, так как численный состав общества и объём его имущества слишком велики для обеспечения всем его членам равного участия в управлении. Поэтому общественным достоянием неизбежно управляет сравнительно немногочисленная профессиональная когорта распорядителей. На первый взгляд такая практика не отличается от найма частным собственником управляющего для повседневного распоряжения его имуществом. Однако сходство это кажущееся. Частный собственник сам подбирает и назначает управляющего, ставит перед ним цели, контролирует результаты его работы и, разумеется, может его уволить. Общество же в целом – собственник, не только заведомо отстранённый от управления своим имуществом, но и не способный обеспечить номинальных совладельцев, т. е. всех членов общества, надлежащей информацией о ходе и результатах управления. А без неё собственник не в состоянии эффективно направлять и контролировать деятельность распорядителей. Зато распорядители, юридически такие же лично неимущие, как и прочие члены общества, получают возможность определять цели управления, назначать и контролировать других распорядителей, руководствуясь собственными интересами, как общими для всей когорты распорядителей, так и личными. Важнейшей чертой общества как собственника оказывается, таким образом, неизбежное разделение функций юридического и фактического хозяина: общественный собственник своим имуществом не распоряжается, а распорядитель – не собственник управляемого им общественного имущества.

Поскольку законный представитель общества – государство, общественное достояние предстаёт как государственное, а распорядители наделяются статусом государственных служащих. Действуют они от имени государства-собственника и якобы по его поручению, но поскольку они в совокупности, по сути, и есть государство, то руководствуются они в распорядительской деятельности своими корпоративными интересами, разумеется, объявляя их государственными. Они складываются в господствующий класс, который становится фактическим коллективным хозяином государственной собственности и сообща эксплуатирует тех, кто к управлению ею не допущен.

Надо сказать, что коллективная эксплуатация подневольного труда при отсутствии частной собственности на основные средства производства была широко распространена в древности и хорошо известна исторической науке. Не мог не знать о ней и Карл Маркс, утверждая наперекор историческим фактам, будто упразднение частной собственности устранит эксплуатацию человека человеком. При “азиатском способе производства”, как известно, основные средства производства – земля и вода, рабы и крепостные – принадлежали государству, а распорядители всех рангов, от имени государства управлявшие производством и распределявшие продукты подневольного труда крепостных и рабов, были классом коллективных эксплуататоров. Так, в древней Спарте земля и рабы принадлежали всей общине спартанцев, а не отдельным её членам, которые права на частную собственность не имели.

На последующих стадиях эволюции поработительного строя установилась частная собственность на порабощённых работников. Две разновидности частнособственнического поработительства – рабовладение и феодализм. Последнему присуща законодательная и договорная регламентация прав и обязанностей не только феодалов, но и крепостных. Регламентация в целом усиливает позиции нижестоящих слоёв в их постоянной борьбе за расширение своих прав и сокращение обязанностей, причём это касается отношений как между крепостными и феодалами, так и между феодалами разных рангов. Это постепенно размывает оба класса. Для крепостных этот процесс знаменуется переходом от организуемого феодалом труда (барщины) к самостоятельно организуемому труду с выплатой феодалу оброка, сначала натурального, а позже денежного, который открывает путь к освобождению от крепостной зависимости.

Параллельно с распадом обоих классов феодального общества в его недрах складывается новый строй. Его принято называть капитализмом, но два исторически засвидетельствованных общественных строя предпочтительно было бы назвать взаимно соотнесёнными терминами, отражающими их самые существенные свойства. Определяющая черта поработительного строя в обеих его разновидностях – собственность на работника, дающая собственнику право принуждать порабощённого к безвозмездному труду и присваивать произведённые продукты. Заметим, что в вопросе о собственности на средства производства доктрина Маркса делала упор на субъекте и противопоставляла собственности частной, неизбежно ведущей к эксплуатации человека человеком, собственность общественную, при которой подобная эксплуатация якобы исключена. Однако сама возможность эксплуатации заложена в порабощении человека, в низведении его до положения объекта собственности. Именно в объекте собственности, а не в её субъекте – коренное различие между двумя строями. Строй, идущий на смену поработительному, принципиально исключает человека из объектов собственности и делает работника единственным хозяином его способности к труду (рабочей силы). Это коренным образом меняет ключевые для общественного строя взаимоотношения между собственником средств производства и работником: при поработительном строе собственность на средства производства распространяется и на рабочую силу как на приложение к ним, нужное для приведения их в действие, а в новых условиях собственник средств производства, которому требуется чужая рабочая сила, может привлечь её только с согласия работника, заключив с ним трудовой договор.

Вопреки Марксу, при новом строе работник не продаёт свою рабочую силу собственнику средств производства. Ведь рабочая сила не может быть отчуждена от самого работника, который никому другому передать её в собственность, то-есть продать, не может. Трудовой договор обязывает работника применять свою рабочую силу по указаниям собственника средств производства, но отнюдь не требует отказа работника от контроля над нею. Поэтому сделка между собственником средств производства и работником – не продажа и не купля; это и не аренда, которая предполагает временное отчуждение предмета сделки от собственника. Отсутствие отчуждаемого предмета сближает трудовой договор с договором об оказании услуги.

Исключение работника из объектов собственности, конечно, существенно ограничило прежний объём прав собственника средств производства, зато при новом строе значительно ослабляется количественная и качественная регламентация права собственности на все иные объекты. Тем самым раскрепощённым оказывается не только работник, но и собственник, освобождённый от множества прежних ограничений на приумножение имущества, на развитие производства и совершенствование средств для него.

Название нового строя должно отразить его определяющую черту, а не такие привходящие моменты, как накопление капитала или расширение рыночных отношений. Ведь капитал и рынок зародились вместе с деньгами за тысячелетия до становления нового строя, а ускорение роста капитала и расширение рыночных отношений – результат как обретения работником личного суверенитета над своей рабочей силой, так и предоставления собственнику средств производства свободы развивать и совершенствовать их. Назовём этот строй раскрепостительным.

Господствующий класс при новом строе состоит из частных собственников основных средств производства – предпринимателей, чьё положение в обществе основано на их решающей роли в организации и развитии производства, в распределении и использовании его продуктов. От классов поработителей класс предпринимателей отличается как расплывчатостью социальной грани между ним и противостоящим ему классом наёмных работников, так и отсутствием чётких иерархий и разграничений внутри господствующего класса. Это придаёт новому строю высокую социальную динамичность, не свойственную поработительному строю с типичной для него жёсткостью как межклассовых границ, так и внутриклассовых сословных перегородок.

Переход от поработительного строя к раскрепостительному начинается с отмены права чьей бы то ни было собственности на подневольного работника – раба или крепостного. Переходный период может затянуться надолго из-за стремления прежних феодалов, вливающихся в класс предпринимателей, как можно дольше сохранять некоторые пережитки прежнего строя. Используя преимущества своего общественного положения, предприниматели обеспечивают себе более выгодные условия в трудовых соглашениях с фактически всё ещё неравноправными работниками. Переходный период не завершён, пока предприниматели при поддержке государственной власти сохраняют возможность ущемлять право работников на защиту своих интересов. Беспрепятственное развитие раскрепостительного строя начинается лишь с устранением всяких ограничений на суверенное право работника добровольно вступать во взаимовыгодные договорные отношения с предпринимателем. Поскольку в ведущих странах Западной Европы крепостное право было отменено к концу 15-го века, а право работников отстаивать свои интересы было законодательно закреплено лишь во второй половине 19-го века, переход от одного строя к другому занял в этих странах около четырёх столетий.

В России раскрепостительный строй начал складываться после отмены крепостного права, в последней трети 19-го века. Но в 1917 г. ещё далекий от завершения процесс был прерван, страна вернулась к прежнему строю, и только в конце 20-го века, спустя три четверти столетия, переход возобновился. Следовательно, при раскрепостительном строе Россия ещё никогда не жила. Учитывая длительность исторического процесса его складывания, вряд ли можно ожидать его скорого завершения в этой стране.

Полтора века назад, когда раскрепостительный строй ещё нигде не преодолел все препоны своему развитию, Маркс поспешил предсказать ему неизбежную скорую гибель. Образно говоря, он не сумел (вернее, не пожелал) правильно оценить перспективу роста “гадкого утёнка”. Примерно так же поступили позже российские большевики и их зарубежные последователи, призвав очистить от “язв капитализма” страны, где этот строй только начинал складываться. Но на всех стадиях эволюции человеческого общества выбор один: либо порабощение, либо раскрепощение. И тот, кто ратует против раскрепостительного строя, какие бы аргументы он ни выдвигал и какие бы идеалы ни отстаивал, неизбежно оказывается в стане борцов за строй поработительный. Ибо третьего не дано.

2. Предпосылки и цель эксперимента

Переход от поработительного строя к раскрепостительному в Восточной Европе начался на четыре века позже, чем в западноевропейских странах. Естественная для переходного периода борьба между консерваторами и реформаторами приобрела в России своеобразный характер. Сопротивление новому строю со стороны первых не удивительно, но его становление не нашло широкой поддержки и среди сторонников радикальных преобразований, ратовавших за скорейшее устранение всех пережитков поработительства. Большинство революционных течений резко критиковало и сохранявшиеся пережитки прежнего строя, и зачатки становящегося. Таким образом, на рубеже 19-го и 20-го веков основной водораздел в общественно-политической борьбе прошёл в России не между поборниками и противниками нового строя, как это было в Западной Европе, а между не принимавшими его консерваторами и отвергавшими оба строя революционерами. Иными словами, два лагеря, по-разному относившиеся к поработительству, одинаково неприязненно расценивали перспективу становления раскрепостительного строя.

Упорное сопротивление значительной части российской общественности начавшемуся переходу к раскрепостительному строю в немалой мере объясняется неизбежными трудностями самого этого процесса, на какое-то время ухудшающими жизнь широких слоёв общества. Однако неприятие нового строя в России усугубляется многовековой традицией враждебности к Западу, из-за которой становление укрепившегося там строя воспринимается как внедрение чуждого русскому народу образа жизни. Для консерваторов такая позиция естественна, но перед сторонниками революционных перемен она неизбежно ставила вопрос о выборе направления преобразований. Ведь тот, кто отвергает перспективу развития раскрепостительного строя в России, то-есть историческую неизбежность вступления страны на пройденный странами Запада путь, по сути соглашается с консерваторами, которые всегда настаивали на неординарности исторических судеб России. Но в отличие от консерватора, который довольствуется закреплением существующего строя и даже допускает откат в прошлое, революционер не может не отстаивать путь вперёд, а не назад.

Революционеры, отказавшиеся признать раскрепостительный строй закономерным и единственно реальным историческим преемником поработительного, в поиске альтернативы отвергаемому пути могли обратиться лишь к теоретическим построениям. Часть из них остановила свой выбор на учении Маркса и на его основе предложила русскому народу заманчивую перспективу стать первопроходцем, проторить всему человечеству предсказанный этим учением путь в неизведанное, но непременно светлое коммунистическое грядущее. Таковы были идейные предпосылки эпохального эксперимента, ставшего важнейшим событием мировой истории в 20-м веке.

В феврале 1917 г. с началом революции (заметим, единственной за всю историю России) проблема выбора пути преобразования страны была перенесена из сферы дискуссий в сферу конкретных действий общественно-политических сил. Спустя полвека после начала становления раскрепостительного строя в России остро назрела необходимость устранить замедлявшие этот процесс пережитки поработительства и ускорить переход к новому строю. Но от такой постановки вопроса враждующие стороны уклонились, а на первый план выдвинулось противоборство между теми, кто стремился восстановить предреволюционное состояние, и теми, кто ратовал за утопию, свободную от пороков обоих реальных строев. Таким образом, стоявшей на историческом распутье стране был предложен, если судить по лозунгам, выбор между хорошо знакомым и потому отвергаемым прошлым и неизведанным, но манящим будущим.

Вопрос, поставленный ходом истории, лозунгами можно затуманить, но снять его с повестки дня никому не дано. В действительности России пришлось выбирать между возвратом к поработительному строю и продолжением перехода к раскрепостительному. В схватке “белых” и “красных” решался вопрос о том, на какой стадии исторического процесса окажется Россия в случае победы той или другой стороны: удастся ли ей закрепиться на достигнутом этапе или же ей грозит откат назад. Именно в этом заключалось подлинное, а не лозунговое различие между двумя лагерями. “Белые”, выражавшие интересы имущих слоёв, воевали за восстановление дореволюционного состояния, которое представляло собой начальную стадию перехода от феодализма к раскрепостительному строю. В случае их победы этот процесс, вероятно, продолжался бы в неспешном темпе, способствующем постепенной интеграции прежнего класса феодалов (помещиков) в новом господствующем классе предпринимателей, преимущественно в его аграрной когорте. Процесс мог замедлиться или ускориться, но полная его остановка в интересы “белых” не входила, и их победа не закрыла бы пути к дальнейшему утверждению нового строя.

Призыв к созиданию общества без частной собственности и, следовательно, без имущих классов был обращён, естественно, к неимущим и малоимущим, которые без лишних околичностей истолковали его как призыв к физическому истреблению имущих, к изъятию и перераспределению их имущества. Но присвоить отнятое никто не смог, так как в соответствии с провозглашённым лозунгом оно перешло в собственность большевицкого государства, завладевшего практически всеми средствами производства. Таким образом, победа большевиков заведомо исключила не только дальнейшее продвижение к раскрепостительному строю, но и остановку на достигнутом этапе перехода к нему.

Монопольная собственность государства распространилась не только на все средства производства, но и на иное имущество сверх минимального набора предметов личного пользования. Это означало откат к поработительному строю в его рабско-крепостнической разновидности, существовавшей несколько тысяч лет тому назад. Так начался исторический эксперимент по реанимации в 20-м веке давно отжившего общественного строя.

Всякий исторический эксперимент – результат стихийно сложившейся совокупности обстоятельств, а вовлечённым в него общественно-политическим силам не дано ни постигнуть его подлинную цель, ни осознать свою роль в нём, ибо активное участие в историческом процессе и его непредвзятый анализ – занятия принципиально взаимоисключающие. Не отдавая себе отчёта в целях начатого ими эксперимента, большевики, однако, чётко осознавали и открыто провозгласили свою собственную цель. Ей, разумеется, дали привлекательное идеологическое обоснование, но его значение преувеличивать не следует, ибо громогласная проповедь далеко не всегда раскрывает истинные убеждения и намерения проповедника. Ничто в деятельности большевиков после захвата ими власти в России не дает оснований полагать, будто они, следуя своим декларациям, всерьёз вознамерились осуществить утопическую идею построения коммунистического общества. Их подлинная цель была гораздо реальнее – построить мощное государство под своей абсолютной властью. Утверждалось, правда, что это не цель, а лишь временное средство для достижения провозглашённой цели, и с построением коммунизма государство отомрёт, но за всё время своего существования “диктатура пролетариата” не проявила ни малейшей склонности к отмиранию.

Глубинной целью исторического эксперимента, начатого в России и распространённого затем на ряд других стран, был поиск альтернативы становлению раскрепостительного строя. А поскольку в действительности единственная альтернатива – возврат к поработительному строю, эксперимент свёлся к выяснению его жизнеспособности в новое время, к возможности его возрождения в России под видом первой, “социалистической” стадии коммунистического строя. Мерилом в состязании двух строев стал уровень их эффективности во всех отношениях – военном, экономическом, техническом, политическом, социальном, культурном и т. д.

3. Этапы эксперимента

Один из серьёзнейших исследователей правящего класса большевиков в России Михаил Восленский высказал в книге о нём под названием “Номенклатура” свою убеждённость в незыблемости и долговечности его диктатуры, а в начавшейся в конце 80-х гг. “перестройке” усмотрел лишь косметическую операцию, предпринятую этим классом для упрочения своего господства. Однако в исторической эволюции большевицкого правящего класса с самого начала наряду с восходящей линией прослеживается и закономерное нарастание факторов, которые через несколько десятилетий привели установленный им режим к неминуемому краху.

Поработительный строй за несколько тысяч лет выступал в нескольких разновидностях. Наиболее существенны различия между ними, во-первых, в том, кто владеет порабощёнными – государство или частные лица, во-вторых, в том, кто организует их подневольный труд – они сами или их владелец. Характеристика восстановленного в России поработительства по первому признаку очевидна – при отсутствии частной собственности на средства производства, к которым приравнен работник, его владельцем могло быть только государство.

Рабство в полном, классическом виде было возрождено в 20-е годы в развернутой системе “исправительно-трудовых лагерей”, которая совмещала репрессивную функцию с организацией труда многомиллионной армии государственных рабов на крупных стройках и на добыче природных ресурсов. Подобно царю Петру, в своё время распространившему крепостной труд на промышленность, большевики в 20-м веке обогатили опыт рабства и некоторыми новшествами, среди которых особого упоминания заслуживает рабский умственный труд в так называемых “шарашках”.

Положение закрепощённых работников, не обращённых в полное рабство и поэтому сохранивших некоторую личную свободу, различалось в зависимости от сферы их труда. Опыт царя Петра по введению крепостного труда на промышленных предприятиях было распространено на всю промышленность страны, и государство как монопольный собственник средств производства взяло на себя роль единственного организатора промышленного труда. Слияние всей индустрии страны в одну всеохватную монополию и превращение отдельных предприятий в филиалы сверхгигантского концерна поставило рабочих в положение крепостных на барщине. Поскольку государство объявило организованный им (“общественно полезный”) труд всеобщей обязанностью, а уклонение от него (“тунеядство”) – уголовным преступлением, рабочий оказался принуждённым трудиться на одном из филиалов концерна. Его право выбирать филиал и переходить с одного из них на другой законодательно ущемлялось запретом на увольнение без согласия администрации и уголовным наказанием за самовольный уход с работы. Кроме того, реальную возможность выбора ограничивали препятствия к переселению, вытекавшие из необходимости получить разрешение властей на проживание в той или иной местности (“прописку”) и из монопольной государственной собственности на жильё в промышленных центрах. Условия труда, включая размер заработной платы, устанавливались государственным собственником и мало зависели от договоренности между работником и администрацией предприятия.

В сельском хозяйстве закрепощение работника было ещё более полным. После того, как государство, будучи монопольным землевладельцем в стране, удушило практически все самостоятельные (“единоличные”) крестьянские хозяйства либо прямой экспроприацией (“раскулачиванием”), либо непосильной земельной рентой, оно взяло на себя организацию почти всего сельскохозяйственного производства и распределение его продуктов. Крестьянин был принуждён трудиться на барщине в хозяйствах, которые принадлежали государству либо юридически (совхозы), либо фактически (колхозы). Покинуть хозяйство даже на короткий срок крепостной мог только с разрешения его управляющего. В отличие от промышленных рабочих и работников совхозов, крепостные колхозники платы от государства за свой труд не получали и могли полагаться на два источника средств к существованию: распределявшийся между ними остаток после изъятия государством львиной доли произведённой ими продукции и продукты, самостоятельно произведённые крестьянином на предоставленном ему крохотном “приусадебном” земельном участке. А поскольку потребности государства постоянно росли и оно оставляло всё меньше продуктов на долю крепостных, они были вынуждены всё больше полагаться на эти участки, что неизбежно снижало производительность их труда на барщине.

Возрождение государственно-собственнической, рабско-крепостнической разновидности поработительного строя закономерно привело к складыванию в России господствующего класса распорядителей, который в общих чертах мало отличался от его древнейших прототипов. Лично почти такие же неимущие, как и эксплуатируемые ими работники, распорядители управляли всем государственным имуществом, включая рабов и крепостных, как своей коллективной, классовой собственностью. Внутренняя структура класса характеризовалась сложной иерархией. Её возглавлял верховный распорядитель, почти обожествляемый, но скромно именовавшийся “секретарём”. Показная непритязательность, обязательная для всего господствовавшего класса, вынуждала распорядителей называть себя “слугами народа” и пытаться скрыть свой высокий жизненный уровень, но для этого приходилось отгораживаться от крепостных сограждан различными барьерами, само наличие которых скрыть было невозможно.

Строй, впервые сложившийся несколько тысяч лет назад, после его возрождения для других целей в иных исторических условиях проявил и ряд новых черт, важнейшая из которых – многократное усложнение структуры правящего класса. Если в древнейших цивилизациях его функции практически исчерпывались организацией производства в сельском хозяйстве и в крупном строительстве, то в 20-м веке к ним, разумеется, добавилась и выдвинулась на первое место как по важности, так и по объёму разветвлённая промышленность. Необходимость специализации управления современным производством обусловила выделение внутри правящего класса нескольких профессиональных когорт со множеством отраслевых и региональных подразделений.

Небывалая сложность управления крупнейшим в истории монополистическим концерном породила нужду в жёстко централизованном аппарате, поставленном над всеми распорядительскими когортами, чтобы координировать их действия и обеспечивать их подчинение общим интересам всего господствующего класса. Такой аппарат был создан внутри правящей “партии”. В её иерархической структуре различались три уровня. Низший отводился миллионам рядовых членов, которые к господствующему классу не принадлежали и только помогали ему создавать видимость массового участия всех слоёв общества в управлении страной (“социалистической демократии”). Два других уровня под общим названием “номенклатура” охватывали всех членов правящего класса, каждый из которых зачислялся в его состав централизованным аппаратом, контролировавшим назначения на все без исключения распорядительские должности. К одному из номенклатурных уровней относились распорядители-специалисты, к другому – чиновники централизованного аппарата, официально именовавшиеся “партийными работниками”, а неофициально “аппаратчиками”.

Часть “аппаратчиков” зачислялась в когорту идеологов. Официально объявленная единственно верной доктрина “марксизма-ленинизма” неизбежно превратилась в государственную религию со всеми присущими таковой атрибутами: канонизированными пророками, великомучениками и подвижниками, поклонением нетленным мощам, множеством святынь и паломничеством к ним, храмами, проповедями и обучением в “сети политического просвещения”, обрядами, включая праздничные шествия с иконами и хоругвями (“демонстрации трудящихся”), верховным жрецом в сане “генерального секретаря” и иерархией жрецов разных рангов в сане “секретарей”. Правда, символ веры у этой религии - “бога нет”, но множество, состоящее из нескольких богов при политеизме и из единственного бога при монотеизме, вполне может, как оказалось, быть и пустым при атеистической религии. “Светлое коммунистическое грядущее” стало атеистическим аналогом рая. Таким образом, верховная власть в стране принадлежала касте жрецов атеистического религиозного культа, которая с вполне понятной воинствующей нетерпимостью преследовала все прочие (теистические) культы.

В таком виде общественное устроение, сложившееся в стране к началу 30-х годов, просуществовало примерно четверть века – до середины 50-х. Одной из характернейших черт этого этапа явились жесточайшие массовые репрессии, обрушенные правящим классом на все слои общества, а затем и на его собственных членов, потерпевших поражение во внутриклассовых “разборках”. Жертвы репрессий исчислялись многими миллионами. Однако не менее пагубными, чем сами расправы, оказались их долговременные последствия, прямо сказавшиеся на качестве и результатах деятельности распорядительского класса. Воцарившийся в стране произвол и постоянный страх перед расправой сковывали инициативу распорядителей, снижали их готовность идти на малейший риск, побуждали приукрашивать результаты деятельности и утаивать неудачи, а об обсуждении и корректировке спущенных свыше решений, даже явно нелепых, не могло быть и речи. Вследствие этого во всей системе управления страной директивные полномочия стали подниматься на всё более высокие ступени распорядительской иерархии, а функция низших ступеней всё больше сводилась к бездумному исполнению решений, принятых далеко наверху. Это создавало в высших эшелонах правящего класса иллюзию усиления их власти, хотя на самом деле она неотвратимо ослабевала, потому что при принятии решений им приходилось всё больше опираться на поступавшую снизу искажённую информацию о положении дел, на бодрые донесения о “блестящих” результатах “неукоснительного” исполнения неизменно “мудрых” решений. Лишившись таким образом обязательного условия эффективного управления – достоверной и надёжной обратной связи, распорядительский класс стал всё хуже справляться со своей главной функцией.

В середине 50-х годов, после смерти верховного распорядителя Сталина, большинство господствующего класса выступило за пересмотр прежнего курса и преодолело сопротивление части высокопоставленных распорядителей, пытавшихся сохранить сложившуюся систему власти. Класс, естественно, стремился стать правящим в полном смысле слова. Прежде всего он прекратил расправы над своими членами, а затем стал добиваться большего участия в выработке политического курса. Распорядители средних и нижних эшелонов существенно упрочили своё положение и заставили центральный аппарат, включая верховных распорядителей, больше считаться с их интересами. За десятилетие с середины 50-х годов до середины 60-х страна перешла от рабско-крепостнической разновидности поработительного строя к феодальной. Перераспределение реальной власти в пользу нижестоящих эшелонов привело к тому, что во внутриклассовых взаимоотношениях между распорядителями утвердился типичный для феодализма принцип, согласно которому власть сюзерена над вассалом не распространяется на собственных вассалов последнего (“Вассал моего вассала – не мой вассал”). Это значительно ограничило прямой доступ высшего эшелона управления к достоверной информации о состоянии дел на местах и способность центральной власти оперативно влиять на положение, что привело к заметному снижению эффективности централизованного управления огромным государством. Всё большую силу стала набирать хорошо известная из мировой истории тенденция к феодальной раздробленности.

Осуществлённая перемена, правда, не привела к полному упразднению рабства, но численность рабов в системе ГУЛАГ существенно сократилась, а её значение для экономики страны снизилось. Репрессивную функцию эта система, разумеется, сохранила, но наряду с прекращением расправ над правящим классом принципиально изменилось основание для репрессий – если прежде для них достаточно было лишь подозрения на потенциальную неблагонадёжность, то теперь стали преследоваться главным образом неугодные властям действия, включая публичные высказывания.

Сокращение реальных возможностей воздействия центральных властей на нижестоящие распорядительские эшелоны имело ощутимые экономические и политические последствия. Главным рычагом управления монополистическим государством была строжайшая вертикаль в распоряжении всеми его ресурсами – всю продукцию филиалы единого концерна должны были передавать центру, который затем перераспределял её по своему усмотрению. Без разрешения свыше производитель не мог оставить себе часть продукции даже для собственных нужд, а прямые обмены продукцией между филиалами в обход центра запрещались. Но по мере перехода к феодализму распорядители всех эшелонов и рангов стали всё чаще нарушать эти предписания. Обычной практикой, в частности, стали представление в центр завышенных данных (“приписок”) о выполнении плана выпуска продукции и сокрытие части производственных ресурсов с целью снижения плана, а изготовленную с использованием скрытых ресурсов и утаённую от центра продукцию стали напрямую обменивать с другими распорядителями. Получая в своё распоряжение всё меньше продукции, центр испытывал растущие трудности в снабжении промышленности и населения. Но чем меньше потребитель получал от государства и чем больше ему приходилось полагаться на обходные пути удовлетворения своих потребностей, тем меньше продукции он отдавал государству как производитель и тем меньше был склонен соблюдать установленные властями нормы.

Утаённую продукцию не только прямо обменивали с другими распорядителями, но и тайно продавали частным предпринимателям, которые своей деятельностью занимались, разумеется, подпольно. Однако быстрый рост их числа и финансовых ресурсов в их распоряжении свидетельствовал о становлении “теневой” экономики, которая в сферах, обслуживающих личное потребление, стала серьёзным конкурентом государственной монополии. Набиравшее силу подпольное частное предпринимательство исподволь разъедало феодализм точно так же, как в своё время подтачивал фундамент феодализма зарождавшийся в средневековых городах раскрепостительный строй.

Поскольку от прочих разновидностей поработительного строя феодализм вообще отличается детальной законодательной регламентацией прав и обязанностей на всех уровнях общественной иерархии, включая и низшие, в 60-е и 70-е годы в целом существенно улучшилось положение не только всех эшелонов распорядительского класса, но и работников. Распорядителям разных рангов была обеспечена должностная стабильность. Крепостные выиграли от отмены законодательных запретов, ограничивавших выбор места работы. Правда, работник получил лишь право перейти в другой филиал государственного концерна, где условия его труда определял тот же монопольный собственник, и к тому же не были отменены ограничения на переселение. Таким образом, работник, по-прежнему лишённый возможности свободно заключить равноправное, взаимовыгодное трудовое соглашение с государством как собственником средств производства, остался по существу государственным крепостным, хотя и со значительно большей личной свободой.

Тем временем в России снова, как и в 19-м веке, вступили в действие исторические закономерности, ведущие к переходу от феодализма к раскрепостительному устроению. К середине 80-х годов стал уже ясен отрицательный результат проведённого эксперимента. Нараставшие признаки общего застоя больше не оставляли стране надежды сравняться с динамичными странами раскрепостительного строя ни по экономической и военной мощи, что позволило бы успешно соперничать с ними на мировой арене, ни по качеству жизни населения, что сделало бы поработительный строй привлекательным для значительной части человечества.

В отгороженной от внешнего мира стране раньше других осознали провал эксперимента те, кто по роду деятельности имели доступ к зарубежным контактам и информации и потому могли сопоставить состояние страны с мировым уровнем. Среди них, конечно, было немало высокопоставленных распорядителей, которые наряду с сопоставлениями глобального характера сравнивали и собственное положение с положением зарубежных служащих того же ранга. Вряд ли произвели на них особое впечатление те или иные различия в жизненном уровне, который и у них был весьма высок. Гораздо важнее то, что при раскрепостительном строе высокопоставленный управленец, как правило, является собственником или совладельцем управляемого предприятия, а российский распорядитель подчас был лично беднее рабочего, хотя и жил несравненно лучше его. Ведь почти все жизненные блага, которыми он пользовался, включая и особняк, и автомашину, и дачу, и даже домашнюю утварь, ему не принадлежали – это было казённое имущество, предоставленное ему в пользование в соответствии с его рангом. Таким способом укреплялась классовая дисциплина, нарушение которой вместе с понижением в должности могло наказываться, например, и переселением в жильё поскромнее, а то и полным отстранением от распорядительской деятельности, что означало немедленное изгнание из правящего класса и лишение всех прежних жизненных благ.

У многих распорядителей возникло естественное желание освободиться от беспрекословного подчинения всевластному централизованному аппарату, покончить с неопределённостью своего положения и стать полноправными собственниками управляемого имущества. Вместе с осознанием тупика, в котором оказалась управляемая их классом страна, это стремление не могло не навести на мысль о необходимости вернуть Россию на путь, ведущий к становлению раскрепостительного строя.

В 80-е годы среди распорядителей укрепились позиции тех, кто склонялся к “революции сверху” – постепенному демонтажу поработительного строя и замене его раскрепостительным. Влиятельные слои правящего класса приступили к операции, получившей название “перестройка”, с целью подготовки условий для присоединения распорядителей к выходящему из подполья предпринимательскому классу. Разумеется, распорядители были заинтересованы в таком преобразовании, которое проводили бы они сами и которое превратило бы их из юридически неимущих “винтиков” государственного аппарата в собственников-предпринимателей. Ключевым звеном реформы, задуманной, подготовленной и проведённой правящим классом, стало присвоение (приватизация) его членами имущества колоссального монополистического концерна, который лишь номинально принадлежал государству, а фактически – распорядительскому классу.

Как правило, распорядитель присвоил часть того государственного имущества, которым управлял по должности. Однако между распорядителями были колоссальные различия – от нуля до астрономических величин – по объёму и реальной ценности той доли имущества, которой они распоряжались и на присвоение которой могли рассчитывать. Поэтому господствующий класс распался на множество группировок, вступивших в ожесточённую борьбу за раздел имущества общегосударственного концерна, который к концу 80-х годов прекратил своё существование фактически, а в начале 90-х – и юридически.

Покинутый своими прежними членами и лишённый собственности распорядительский класс самоликвидировался, а вместе с ним распался и его организационный стержень - “партия”. Больше не нуждались новые собственники и в государстве, которое осуществлённая ими реформа лишила главного – монопольного права на собственность. Иными словами, было покончено с обоими прежними собственниками разобранного имущества – юридическим (государством под названием “Советский Союз”) и фактическим (распорядительским классом).

Процесс перехода в новый класс шёл неодинаково в разных распорядительских когортах, стремившихся сохранить в изменившихся условиях своё господствующее общественное положение. Те “аппаратчики”, которые в отличие от специалистов имели в своём прямом распоряжении не средства производства, а административную власть над определённой территорией, постарались сохранить свою власть, изменив её правовую основу. Подобно тому, как распорядители-специалисты, ранее получавшие мандат на управление государственным имуществом от вышестоящего эшелона своего класса, стали свободными, никому не подотчётными собственниками этого имущества, прежние “аппаратчики” постарались освободиться от подчинения центральной власти или, по крайней мере, свести к минимуму зависимость от нее. Для этого они организовали свой массовый переход на посты в органах государственной и местной власти.

Так завершился в начале 90-х годов растянувшийся более чем на 70 лет эксперимент по возрождению поработительного строя.

Обращает на себя внимание параллелизм между сменой этапов эксперимента и общественной эволюцией всего человечества. Рабско-крепостническая разновидность поработительного строя, к которой в начале эксперимента оказалась отброшенной Россия, в истории человечества существовала несколько тысяч лет, и ещё примерно тысячелетие просуществовала сменившая её феодальная разновидность этого строя. Обе эти разновидности поработительного строя были пройдены в той же последовательности и в ходе эксперимента, но теперь, в 20-м веке, это заняло лишь несколько десятилетий, и на каждую из них пришлось по 25 – 30 лет. Как видим, достигнутый человечеством современный уровень общественного развития позволяет вернуть отдельную страну на столбовой путь в исторически короткий срок.

Российский эксперимент распространился на ряд стран и приобрёл тем самым глобальный масштаб. На всём своём протяжении он выявлял меняющееся соотношение тех общественно-политических сил на мировой арене, которые рассчитывали на его положительный или отрицательный результат. В 30-е годы надежда на положительный ответ не получила широкого распространения за пределами России, ибо там, где раскрепостительный строй уже созрел, поиск альтернативы ему привлёк немногих. Но в 40-е годы вера в успех эксперимента распространилась во многих странах так называемого “третьего мира”, где раскрепостительный строй только начал зарождаться - здесь надеялись по примеру России избежать связанных с его становлением катаклизмов.

Когда в начале 60-х годов большевицкая держава достигла пика своей военно-политической мощи, силы, исходившие из осуществимости марксовой альтернативы раскрепостительному строю, пришли к власти во многих странах “третьего мира”, а кое-кто даже стал рассчитывать на скорое крушение всего Запада – оплота этого “прогнившего” строя. Но вскоре стала очевидна несбыточность таких ожиданий, а к началу 90-х годов эксперимент в целом завершился отрицательной оценкой проверенной гипотезы и был прекращён в большинстве принявших в нём участие стран, включая саму Россию.

Несколько стран в Центральной Европе, которые попали в зависимость от России после 2-й мировой войны и были включены в эксперимент принудительно, прекратили его с восстановлением своей независимости. А в странах, которые приступили к эксперименту под влиянием России, но затем продолжили его самостоятельно, он выявил примечательную особенность, связанную с размерами страны. Дело в том, что поработительный строй может сколько-нибудь успешно функционировать лишь в изоляции от мирового рынка, при замкнутой, самодовлеющей экономике, а это возможно только в большой стране, располагающей достаточными ресурсами. Наряду с Россией таков Китай, включившийся в эксперимент более полувека назад. Однако правящий в Китае распорядительский класс давно уже целенаправленно, шаг за шагом, стараясь избежать потрясений, перестраивает экономику на рыночный лад и явно готовится постепенно перейти в состав предпринимательского класса, который активно складывается в стране при прямой государственной поддержке. А вот небольшие государства – Северную Корею, Кубу, до недавнего времени Албанию – изоляция надолго обрекла на общий застой и беспросветную нищету.

4. После эксперимента

Вот уже второе десятилетие Россия приходит в себя после эпохального эксперимента, для которого долго служила полигоном. Для возвращения на столбовую дорогу исторического развития это слишком короткий срок. Ведь речь идёт не просто о возобновлении прерванного на 70 с лишним лет процесса. Эксперимент отбросил страну на столетия и даже тысячелетия назад в самых существенных аспектах. Поэтому России ещё предстоит долгий и нелёгкий путь, ведущий не в некое вожделенное “светлое грядущее”, а просто в будущее без эпитетов. Другого пути эволюция человечества никому не предлагает. А нацию, которой такой путь не по нраву, которая в нетерпении пытается свернуть с него и поискать обходный путь, ждёт только трясина на обочине, из которой потом приходится с неимоверными усилиями выбираться на ухабистый, но единственный путь.

Нынешнее состояние России в самых общих чертах сопоставимо с полувековым периодом между отменой крепостного права и революцией. Раскрепостительный строй всё в том же зародышевом состоянии, его становлению, как и тогда, мешает множество весьма цепких пережитков поработительства в политической, экономической и общественной жизни страны. Их живучесть как тогда, так и ныне объясняется тем, что переходом к новому строю руководят преимущественно выходцы из прежнего господствующего класса (тогда помещики, теперь распорядители), стремящиеся всемерно облегчить себе вхождение в новый господствующий класс предпринимателей и закрепление в нем.

В отличие от прежнего господствующего класса предпринимательский класс не знает ни жёстких межклассовых и внутриклассовых барьеров, ни чёткой организационной структуры, ни строгой дисциплины, новые члены входят в него по своей инициативе, собственными усилиями, без приглашения или разрешения, и потому в его составе уже немало людей, к распорядительскому классу не принадлежавших. Число таких предпринимателей растёт, а доля выходцев из распавшегося класса заметно сократилась. Но именно этому всеми силами противятся бывшие распорядители, опираясь на свои прежние когорты, многие из которых в новых условиях уцелели, преобразовались в неформальные объединения для защиты групповых интересов своих членов и до сих пор сохраняют огромное влияние в коридорах государственной власти.

По мере упрочения раскрепостительного строя вмешательство государственной власти в рыночные отношения должно постепенно сводиться к минимуму, необходимому для обеспечения свободы и равноправия каждого их участника. Государство, которое заинтересовано в нормальном функционировании рынка, стремится гармонизировать совокупные интересы всех слоев общества, преодолевая сопротивление отдельных группировок, чьи частные интересы расходятся с общественными. Но государственная власть России в целом ещё не готова встать на такую позицию. Поскольку она в значительной степени остаётся в руках выходцев из распорядительского класса, ей трудно осознать саму необходимость отказа от служения влиятельным когортам прежних отраслевых распорядителей, а ныне предпринимателей в военной промышленности, в топливно-энергетическом комплексе, в транспорте, в сельском хозяйстве и т. д. Попытки прекратить государственное покровительство тем или иным предпринимательским когортам и отдельным предприятиям наталкиваются на упорное сопротивление в самых высоких эшелонах государственного аппарата.

На коренное изменение состава и политики предпринимательского класса можно рассчитывать только после завершения нынешнего компрадорского этапа в истории страны, через который уже прошло или ещё проходит множество стран, сравнительно поздно вступивших на путь развития раскрепостительного строя. Определяющая черта этого этапа - ведущая роль экспорта природных ресурсов в экономике страны и использование выручки от него для оплаты импорта промышленных и продовольственных продуктов, то-есть, проще говоря, проедание ресурсов. На этом этапе торговое предпринимательство гораздо прибыльнее производственного. Но в долгосрочной перспективе последнее неизбежно выдвигается на передний план, так как ресурсы любой страны, какими бы неисчерпаемыми они ни казались, в отличие от продуктов производства не возобновляемы. Неотвратимо наступит время, когда новому поколению предпринимателей придётся вплотную приступить, наконец, к выполнению первейшей общественной обязанности любого господствующего класса – организации производства.

5. Геополитический аспект эксперимента

Поскольку изначальной целью большевиков было скорейшее восстановление и усиление военно-стратегической мощи страны путем её модернизации, при обсуждении причин и последствий проведённого ими эксперимента необходимо рассмотреть и его геополитический аспект.

То, что роль основного полигона для эксперимента всемирно-исторического значения выпала на долю России – не историческая случайность, а результат сложения нескольких факторов. Часть из них коренится в истории российского общества, но наиболее существенные вытекают из геополитического положения страны, значимость которого начала возрастать с тех пор, как окраинное восточноевропейское государство превратилось на рубеже 17-го и 18-го веков в крупнейшую державу Евразии.

Страны занимают в своих геополитических регионах определённые типовые позиции, среди которых прежде всего различаются срединные и краевые. Стране в срединной позиции, особенно если у неё большая территория и протяжённые границы с многими другими государствами, приходится учитывать при определении своего геостратегического курса реальную в таких условиях угрозу оказаться со всех сторон окружённой объединившимися против неё соседями. Поэтому ей свойственна повышенная забота об укреплении своей военной мощи.

В Евразии Россия занимает срединную позицию. Однако в 18-м и 19-м веках ей никто не мог серьёзно угрожать ни со стороны сухопутной азиатской границы, ни с океанов на востоке и на севере. Это позволило ей, продолжая сравнительно небольшими силами экспансию в Азии на восток и на юг, сосредоточить основное внимание на западном направлении, и на всём протяжении этих двух столетий геостратегический курс России определялся прежде всего её краевой позицией в Европе.

Главная геостратегическая забота краевой державы – не оказаться оттеснённой на обочину региона и отстранённой от участия в решении его проблем. Поэтому первоочередной целью России с начала 18-го века стало утверждение в качестве влиятельной европейской державы. Этому препятствовали два обстоятельства. Одно из них заключалось в удалённости тогдашней России от центра Европы. Чтобы устранить его, нужно было продвинуться с восточноевропейской окраины на запад и отобрать у Польши, Швеции и Турции контроль над сухопутными и морскими путями в Западную Европу.

Другим, не менее существенным препятствием к полноправному и весомому участию России в европейских делах было её серьёзное военно-техническое отставание от стран Западной Европы. Для его преодоления необходимо было изучить и усвоить западноевропейский опыт, а этому мешала застарелая вражда между западным и восточным христианством, из-за которой всё западное традиционно считалось чуждым, неприемлемым для России. Компромиссом между традиционной неприязнью к Западу и настоятельной необходимостью догнать его стал двойственный курс, исходивший, с одной стороны, из непримиримого геополитического соперничества между Россией и Западной Европой, а с другой стороны требовавший учиться у европейцев, перенимать их опыт, чтобы преодолеть отсталость и достигнуть военного паритета, а со временем и превосходства над ними.

Инициатором этого курса явился царь Пётр. Нисколько не чураясь Европы и зная её не понаслышке, внедряя в России многое из европейского опыта и насаждая западные обычаи даже в мелочах, он совершенно игнорировал самую существенную характеристику утверждавшегося в странах Западной Европы общественного строя – повсеместное отмирание крепостного права. Примечательно, что в этом коренном вопросе Пётр не только не последовал за европейским опытом, но и создал в России небывалый гибрид раскрепостительного строя с поработительным – промышленные предприятия с крепостными работниками для производства вооружений по европейским образцам. Спустя два столетия тем же путём пошли и большевики, сочетая военно-технический прогресс по западному образцу с общественно-политическим застоем и даже регрессом. Историческую преемственность между генеральными курсами царя Петра и большевиков прозорливо отметил поэт Максимилиан Волошин, не без основания назвавший Петра “первым большевиком России”. Это позволяет рассматривать большевицкий эксперимент 20-го века как этап в трёхвековом поиске такого пути к обновлению державы, который позволил бы ей догнать наиболее развитые страны мира в могуществе, не поступаясь при этом основами поработительного строя.

Поскольку, однако, прочность и эффективность общественного устройства, как и любой системы, в огромной степени зависит от последовательности, слаженности, внутренней непротиворечивости всех его сторон, прогресс в одной сфере при закреплении отсталости в других может обеспечить лишь частичные и недолговечные успехи, а в долгосрочной перспективе обречён на провал. Действительно, осуществлённые Петром преобразования позволили России в 18-м веке одержать решающие победы над Швецией, Польшей и Турцией, которые, правда, к числу сильнейших европейских держав не относились. Однако в 19-м веке отставание страны стало всё более явным. В начале века в войне против одной из ведущих европейских держав российская армия не смогла остановить продвижение противника вглубь страны и отстоять Москву. Назревшее обновление общественного устройства тогда удалось на какое-то время отложить, потому что из-за несоразмерности геополитических целей Франции с её реальной силой она в конечном счёте войну проиграла, и в результате победы над ней Россия стала сильнейшей державой в Европе. Но после её поражения в середине 19-го века в Крымской войне против объединившихся ведущих европейских держав – Британии и Франции – безотлагательность преобразований была, наконец, осознана. В 60-е годы крепостное право в России было упразднено, и страна начала наконец переход от поработительного строя к раскрепостительному.

20-й век внёс в геополитическую карту мира существенные изменения, серьёзно затронувшие и место России на ней. В начале века укрепились позиции ведущих европейских государств и США на Дальнем Востоке, а в число сильных держав вошла Япония, которая, следует заметить, вступила на путь реформ одновременно с Россией. С появлением в этом регионе могущественных соперников Россия впервые в полной мере ощутила трудности, вытекавшие из необходимости защищать непростую геополитическую позицию срединной евразийской державы и в то же время одной из краевых держав в Европе.

Объединённая в 1871 г. Германия стала сильнейшей срединной державой в Европе и вступила на типичный для такой геополитической позиции путь противоборства с краевыми державами, прежде всего с Францией на западе и Россией на востоке. В первой половине 20-го века это противостояние дважды перерастало в войны, которые закончились сокрушительными поражениями срединной державы в 1918 г. и в 1945 г.

Россия в обеих этих войнах выступала в союзе с другими краевыми державами против Германии. Однако участие в победившей коалиции не спасло её от поражения, которое успели нанести ей в 1918 г. Германия с Австро-Венгрией, вскоре разгромленные коалицией уже без участия России. Таким образом, за несколько десятилетий Россия проиграла три войны с серьёзными соперниками: Британией и Францией в 1853-56 гг., Японией в 1904-05 гг., Германией и Австро-Венгрией в 1914-18 гг.

После ряда болезненных поражений России, революционного взрыва и развала империи восстановление распавшейся державы и её военной мощи не могло не стать первостепенной целью для новых правителей России, каковы бы ни были их идеологические воззрения. Но стремление достигнуть цели в предельно сжатый исторический срок повышало привлекательность позиции большевиков, которые предлагали не тратить время и силы на попытки догнать другие страны, следуя по проторённому ими пути, а обогнать их, вступив на казавшийся более перспективным новый путь.

Новая власть не ограничилась восстановлением державы в её прежнем, весьма плачевном состоянии, а приступила к её решительному обновлению. Взяв, как и царь Пётр, курс на быстрое усиление военной мощи страны путём широчайшего внедрения западного опыта индустриализации, она в полном соответствии с традиционным для России двойственным отношением к Западу резко обострила идейно-политическое противостояние ему и развернула борьбу против западных влияний. Правда, вместо вражды между двумя ветвями христианства идейной основой противоборства теперь была объявлена непримиримая классовая борьба между “диктатурой пролетариата” и “мировым капиталом”. Поставив таким образом учение Маркса на службу державным интересам России, большевики приступили к поистине эпохальному эксперименту, целью которого стала проверка способности поработительного строя сравняться по своему реальному потенциалу с раскрепостительным и даже превзойти его достижения во всех ключевых сферах. Иными словами, в начале 20-го века в России снова занялись поиском ответа на тот же вопрос, что и двумя веками раньше: может ли страна поработительного строя на равных соперничать со странами раскрепостительного строя, догнать их и даже опередить? В петровскую эпоху и после неё ответ казался положительным, хотя опережение было достигнуто только в одной, правда, единственно важной для правителей России сфере – военной, да и в ней оно оказалось не столь уж долговечным.

С крахом поработительного строя, возрождённого в 20-м веке, чтобы служить устоем могучей современной державы, закономерно рухнула и сама держава, могущество и современность которой оказались иллюзорными. Неспособность подновлённого поработительства победить в военно-стратегическом состязании с раскрепостительным строем обусловлена двумя его взаимосвязанными свойствами. Одно из них казалось его решающим преимуществом, и очень многие во всём мире принимали видимость за действительность. Речь идет о способности жёстко централизованного поработительского государства мобилизовать все свои ресурсы на достижение поставленной цели, сосредоточить их на определённом участке, создать на нём решающий перевес в силах и любой ценой добиться победы. Однако такой манёвр предполагает неизбежное ослабление, подчас даже полное оголение прочих участков и ведёт к появлению множества “ахиллесовых пят” на самых различных направлениях. В таких условиях могущество и сама живучесть государства прямо зависят от его способности уделять постоянное внимание всем сторонам жизни страны и оперативно реагировать на изменения обстановки, требующие немедленного перераспределения сил между направлениями.

Этому, однако, мешает другая присущая такому государству черта – сосредоточение властной функции принятия решений на высших уровнях управленческой пирамиды, куда информация о динамике действительной обстановки на местах доходит от нижних уровней с задержками и существенными искажениями. Отсюда огромная инерционность, неповоротливость централизованного поработительского государства, которое нередко продолжает упорно, с неимоверными усилиями добиваться успеха на направлении, уже успевшем утратить прежнюю актуальность. В этой связи уместно напомнить, как основоположник большевизма Ленин советовал вытаскивать всю цепь, найдя в ней главное звено и ухватившись за него. Но в цепи одинаково важны все звенья, и потому её вытаскивают, как известно, совсем иначе – перебирая звено за звеном. Совет не просто неудачен – в нём непроизвольно отразилась склонность упрощать проблемы, игнорировать их многоаспектность, решать их прежде всего силовыми методами.

На всех этапах глобального состязания с Западом большевики обычно добивались успехов и на какое-то время вырывались вперёд на немногих направлениях, которые они сами объявляли “главными звеньями”, а на прочих направлениях, отнесённых к второстепенным, отставание всегда было колоссальным. Но эскадра, как известно, не может плыть быстрее, чем самый тихоходный корабль в ней, и потому общий итог гонки оказался плачевным. К концу 80-х годов высшим эшелонам распорядителей стала ясна бесперспективность дальнейших попыток сравняться с западными соперниками на сколько-нибудь широком фронте важнейших направлений, не говоря уже о достижении глобального превосходства. Из этого следовала необходимость выйти из геополитической конфронтации с Западом, грозившей перерасти в новую мировую войну, в которой держава на победу рассчитывать не могла. А поскольку именно большевики с первых дней своего правления бросили Западу вызов, сначала политико-идеологический, а затем и военно-стратегический, их вынужденное решение прекратить противостояние означало признание своего поражения в конфронтации, которая, к счастью, до ракетно-ядерного апокалипсиса не дошла.

Национальное государство способно пережить разгром, но поражение империи всегда чревато её развалом. Центробежные тенденции давно уже нарастали в огромной империи, ядром которой служила Россия и в которую наряду с 14 этнически отличными от неё окраинными наместничествами (“союзными республиками”) после 2-й мировой войны было включено и несколько сохранивших формальную независимость протекторатов (“стран народной демократии”, “братских республик”) на её западных и юго-восточных границах. Случались отказы протекторатов повиноваться имперскому центру, которому в 1956 г. пришлось применить военную силу для сохранения своего господства над Венгрией, а в 1968 г. – над Чехословакией, но Югославии, Албании и в какой-то мере Румынии удалось выйти из подчинения империи, избежав её вооружённого противодействия.

Отнюдь не менее пагубными для судеб империи, чем открытое неповиновение, стали всё более ощутимые перемены во взаимоотношениях её центра с теми правителями протекторатов и наместниками, которые без устали заверяли империю в своей верноподданности. В частности, правители Восточной Германии и Болгарии, наместники в Украине, Закавказье и Средней Азии всё активнее пользовались своим положением фаворитов имперского центра, чтобы добиваться от него не только разного рода льгот и поблажек, но и большего учёта их интересов при выработке политического курса империи. А это ослабляло как реальную власть центра над ними, так и положение самой России в колоссальной империи. Образно говоря, в стремлении сохранить империю всё меньше можно было полагаться на силу кнута, зато пряников приходилось раздавать всё больше.

Формы отношений между имперским центром и местными властями определялись как номинальным, так и реальным статусом территориального образования. Административно-территориальная структура империи была трехслойной. Её метрополией была собственно Россия (Российская федерация), по номинальному статусу приравненная к окраинным наместничествам, но существенно отличавшаяся от них отсутствием поста наместника и прямым подчинением местных администраций имперскому центру, что делало её похожей на королевский домен в средневековых феодальных государствах. По окраинам метрополии проходил второй ярус империи – внутренний пояс из 14 наместничеств, объединённых с метрополией в номинально союзное, но в действительности жёстко унитарное государство (СССР). За его рубежами лежал третий ярус – внешний пояс из нескольких формально независимых протекторатов.

Распад империи, естественно, привел к потере ею всего внешнего пояса, созданного в результате 2-й мировой войны, причём вместе с составлявшими его формально независимыми протекторатами от империи отложились и три прибалтийские наместничества, присоединённые к ней в начале войны. Остальные 11 наместничеств провозгласили независимость, осуществив всегда декларировавшееся, но заведомо фиктивное право на национальное самоопределение и выход из состава “союзного государства”. При этом, однако, они установили особые межгосударственные взаимоотношения как друг с другом, так и с Россией, которая, формально сбросив с себя бремя имперской метрополии, заявила о восстановлении своей национальной государственности. Это объединение 12 государств получило название “Содружество независимых государств” (СНГ) по аналогии с существующим уже почти полвека “Содружеством” независимых государств, в своё время входивших в состав упразднённой Британской империи.

Правда, в отличие от более чем полусотни разбросанных по всему земному шару прежних британских владений члены СНГ территориально соседствуют, и хотя они по-разному строят свои взаимоотношения в рамках постимперского “Содружества”, к прежнему внутреннему поясу державы в целом перешла геополитическая функция внешнего пояса империи. Иными словами, прежние наместничества фактически превратились в протектораты России. Разумеется, с такой характеристикой своего статуса эти новые государства явно не согласны, но ведь и прежние протектораты империи всегда утверждали, что совершенно независимы и связаны с нею только узами братской дружбы. Во всяком случае, нынешний внешний пояс России, получивший неофициальное название её “ближнего зарубежья”, в мире пока ещё признается де-факто сферой её особых интересов и влияния, хотя такое положение вряд ли сохранится надолго.

Не следует забывать, что Российская держава распадалась в 20-м веке дважды, и оба раза по одной и той же причине – из-за известного из истории многих империй постепенного истощения центра, вынужденного направлять всё больше ресурсов на удержание и попытки расширения имперской периферии. Показательно, что крупнейшие колониальные державы – Британия и Франция, имперская политика которых всегда имела целью обогащение и укрепление метрополии за счёт колоний, демонтировали свои империи во второй половине 20-го века, когда издержки на их сохранение превысили извлекаемые доходы. А Россия, чья имперская политика преследовала прежде всего геополитические и политико-идеологические цели, воспользовалась этим демонтажём, чтобы привлечь возникшие при этом государства на свою сторону и тем самым расширить свою сферу влияния. Поскольку экономические соображения не играли заметной роли в этой экспансионистской политике, она неминуемо вела к превращению метрополии, то-есть собственно России, в самую бедную и запущенную часть империи, по жизненному уровню населения заметно отставшую от некоторых окраинных наместничеств. Помимо прочего, это привело и к весьма пагубному для России демографическому перекосу – неуклонному сокращению численности населения в её центральной части вследствие массовой миграции на окраины державы, за пределы собственно России.

В оценке радикально изменившегося геополитического положения страны и при выработке в соответствии с ним нового геостратегического курса нынешнее руководство России проявляет такую же половинчатость, как и в проведении административных, экономических, финансовых, юридических и прочих реформ, призванных обеспечить формирование полнокровного рынка. С одной стороны, торжественно провозглашается отказ восстановленного Российского государства от всяких имперских поползновений, но в то же время настойчиво подчеркиваются притязания России на статус великой державы, несмотря на очевидное отсутствие у страны средств на его поддержание. Уже три столетия построение могучей мировой державы остается неизменной целью всех правителей России, включая большевиков, которые предложили и применили на практике свой особый путь к её достижению. Признав, наконец, бесперспективность этого пути, государство пока не оставило надежду достигнуть саму цель.

Возрождение и успешное развитие России невозможны, пока не только её правители, но и большинство граждан не осознают химеричности давней идеи об исключительности страны, которую якобы “умом не понять, аршином общим не измерить”. Как и любая другая страна, Россия, разумеется, самобытна, но, как и все другие страны, исключением из общечеловеческих закономерностей никогда не была и не будет. Рано или поздно ей придётся не только прекратить явно затянувшиеся попытки “срезать углы” на пути к могуществу мирового масштаба, но и отвергнуть, наконец, саму эту цель.

Необходимо со всей ясностью осознать, что к концу 20-го века положение России на геополитической карте мира серьёзно изменилось к худшему вследствие усиления многих её соседей и быстрого совершенствования военной техники. Колоссальное увеличение дальности действия новых видов оружия привело к общему укрупнению геополитических регионов. В частности, больше нет особого Европейского региона, который стал частью Евразийского. И если в 18-м и 19-м веке геостратегический курс России определяла её краевая позиция в Европе, а в 20-м страна совмещала эту позицию со срединной в Евразии, то сейчас единственным определяющим фактором в выработке геостратегического курса Российского государства оказалась его срединная позиция на Евразийском геополитическом пространстве.

По своей общей схеме это пространство поразительно похоже на то Европейское геополитическое пространство, которое в первой половине 20-го века стало главным театром двух мировых войн. Тогда срединной державой была Германия, двумя краевыми – Франция на западе и Россия на востоке, а Британия занимала особую позицию прибрежной островной державы, геостратегический курс которой обычно определяется стремлением не допустить господства одной державы над всем регионом и которая поэтому склонна в любом общерегиональном противостоянии поддерживать более слабую сторону. Теперь же на Евразийском геополитическом пространстве срединная держава – Россия, на краевых позициях к западу и востоку от неё располагаются соответственно объединяющаяся Европа и Китай, а роль островной державы, заинтересованной в равновесии сил на Евразийском материке, перешла к Соединённым Штатам Америки. Как видим, существенно изменился лишь масштаб, а геополитическая структура та же. Примечательно, что государства Южной Азии (прежде всего Индия), как в своё время и государства юга Европы (в частности, Италия), отчетливых геостратегических позиций не занимают и в случае обострения противостояния могут присоединиться к одной из сторон или остаться нейтральными, а нынешняя Юго-Западная Азия (Ближний Восток) в геополитическом плане явно напоминает прежнюю Юго-Восточную Европу (Балканский регион).

Из этой схемы следует, что в 21-м веке самой грозной опасностью для России было бы следование типичному, но пагубному для срединной державы геостратегическому курсу, который чреват повторением роковых просчётов Германии в первой половине 20-го века. Такой курс толкает страну на выдвижение территориальных и других требований к соседним государствам и на гонку вооружений. В перспективе он неумолимо ведёт к военному противостоянию, в котором победить Россия не может, а неминуемое поражение грозит распадом государства. Единственная разумная альтернатива – курс на всемерное укрепление добрососедства со всеми без исключения сопредельными государствами, решительные шаги к мирному разрешению всех конфликтов с ними. Однако этому препятствует до сих пор не изжитая в России геополитическая и идеологическая инерция.

Унаследовав от своих самодержавных предшественников имперские притязания, большевики лишь обновили их обоснование: этнически или конфессионально ограниченные лозунги панславизма и освобождения православных единоверцев они заменили лозунгом “всемирной республики трудящихся”, не стеснённой никакими этническими или территориальными рамками. Вовсе не случайно они не включили в официальное название своего государства какие-либо национальные или географические указания, форма для него, образно выражаясь, изначально шилась на вырост, а предел его роста определялся только размерами земного шара, тоже не случайно изображенного на его гербе.

Статус правопреемницы распавшейся империи вовсе не обязывает Россию принять в наследство обанкротившийся геостратегический курс с великодержавными притязаниями на господство если не над всем миром, то по крайней мере над Евразией. Государство вновь обрело единственную прочную основу для здравого геостратегического курса – чётко обозначенную национальную и географическую определённость. Только на этой основе Россия может избавиться от восприятия самой себя как урезанной империи и вытекающих отсюда попыток удержать военный, политический и экономический контроль над молодыми государствами “ближнего зарубежья”, которое как бы не совсем зарубежье и подлежит возвращению в лоно восстанавливаемой империи. Такое ущербное самовосприятие вряд ли приличествует крупнейшему в мире государству площадью свыше 17 миллионов квадратных километров, почти вдвое большему, чем любое другое государство. Для коренных национальных интересов Российского государства это самовосприятие пагубно, так как мешает утверждению важнейшего признака государственности – чётко определённых границ. Два первостепенных условия национально-государственного возрождения России – принятие её народом и правителями окончательных границ, согласованных со всеми сопредельными государствами, и полное осознание этих государств как безусловно независимых, равноправных партнёров.

20-й век видел немало примеров отказа государств от имперских притязаний и возврата в пределы национальных территорий. Одних, в том числе Германию, Италию, Турцию и Японию, принудили к такому пересмотру своего места в мире военные поражения, а другие – Британия, Франция, Нидерланды, Бельгия, Испания, Португалия – сами, кто раньше, кто позже, осознали невозможность сохранения колониальных владений. Важно подчеркнуть, что народы этих стран от такой перемены нисколько не пострадали. Напротив, их благосостояние и уровень общего развития существенно повысились, в немалой степени благодаря сокращению военных расходов, причем ничуть не ослабла их способность защитить свою национальную территорию и активно участвовать в решении мировых и региональных проблем. Иного пути к подлинному величию нет и у России.

1997 - 2004.